Из предисловия Andrey Terentyev к фотоальбому «Буддизм в России: царской и советской»
 
«Буддизм», конечно же, значит для людей разное: для кого-то это основа мировоззрения, для кого-то – маркер национальной или этнической принадлежности, для кого-то – образ жизни, идеология, просто вера, наконец. По моему убеждению, учение Будды в его сердцевине – наиболее глубокое (антидогматический подход «взаимозависимого возникновения»), нравственно здоровое (антиэгоистическая установка «бодхичитты») и наиболее важное, что только может быть, для осознания смыслов нашей жизни – а ведь от этого осознания зависят и выбор нашего жизненного пути и наше счастье. Притом буддизм не претендует на монополию истины, а значит, не несёт в себе семени вражды типа евангельского «кто не со мной, тот против меня» (Матф. 12:30), перефразированного в большевистское «кто не с нами – тот против нас!»(1).
 
Восхваляя буддизм, я не хочу принизить другие религии или учения – ведь, как когда-то сказал Эдвард Конзе, «в каждой большой религии есть всё то, что есть в других больших религиях» – и плюсы и минусы. Совершенно верно, те же «мудрость и сострадание» (главный «брэнд» буддизма) есть и в христианстве, и в исламе, и вне религиозных доктрин, но важны акценты: в буддизме эти вещи стоят на первом плане, в чистом виде, без каких-либо оговорок или условий, вроде тех или иных «символов веры» или идеологий, и – более того, – указан путь к их реализации. И мне кажется, что, наподобие того, как вкус котлет зависит «от количества положенного в них лука», экзистенциальная важность и релевантность других учений зависят от того, «сколько в них мудрости и сострадания» (то есть – буддизма :).
 
Может быть, поэтому, когда я узнал о физическом уничтожении при Сталине всех буддийских монастырей в нашей стране (а их, оказывается, было примерно полторы сотни) и об истреблении почти всех буддийских монахов (из приблизительно 20000 выжили в сталинских лагерях, по-видимому, меньше шестисот),(2) я был глубоко потрясён и решил когда-нибудь рассказать то, что сумел узнать об этой истории – так родился замысел этой книги. Альбом был почти готов для издания к 1990 году (конечно, не в СССР), но тут началась «перестройка», появилась возможность выводить буддизм из подполья, публиковать книги – и это издание затормозилось больше, чем на четверть века. Только в конце 2013 г., когда Гос. Музей истории ГУЛАГа привлёк меня к работе над выставкой «Репрессированный буддизм», – появилась возможность наконец доделать и выпустить в свет эту работу.
 
Вообще, о том, что буддийская традиция существует и в СССР, я узнал только в 1973 г., через несколько лет после того, как начал интересоваться духовными учениями – йогой, буддизмом, христианством и т.д. Это было как откровение – оказывается, можно поехать в Забайкалье и увидеть живое воплощение сказочной Индии, не покидая пределов страны (а поехать в Индию обычному советскому человеку было всё равно что полететь на Луну). Как я впоследствии узнал, академик Ф.И. Щербатской, видимо, так же был пленён российским буддизмом: вот он что пишет об Агинском дацане Бурятии: «...всё, что происходит в Аге, есть, по всей видимости, полнейшая копия того, что происходило в VII веке в Наланде»(3).
 
Теми же чувствами был переполнен ученик Ф.И. Щербатского М.И. Тубянский, впервые приехавший в Бурятию: «…главное ощущение, которое я испытал ещё в первый день автомобильной поездки, при виде издали – Загустайского дацана, что я в Индии, да ещё в Древней Индии. Всё это создало во мне в первый же день состояние настоящей зачарованности…»(4)
 
Приехав в Бурятию впервые в 1978 году в поисках духовного наставника, и я испытал те же чувства. Правда, у меня было ещё и другое – чувство опасности: «Имей в виду, – наставлял меня Владимир Монтлевич (я попал в 1975 г. работать на его место в Музей истории религии и атеизма после того, как за принадлежность к буддийской группе Дандарона его выгнали с работы и посадили в психушку), – как только ты сойдёшь с трапа самолёта в Улан-Удэ, – за тобой станет наблюдать КГБ. В Бурятии всё ещё 30-е годы». Так оно и было, как я узнал впоследствии...
 
Необходимость прятаться от КГБ и властей, от идеологической цензуры создавала для буддийских духовных искателей того периода совершенно особую атмосферу напряжения (и романтического героизма!) – особенно после свежего ещё в памяти суда 1972 г. над ламой Дандароном и его учениками – у нас шла особая игра с «органами», с периодическими допросами, задержаниями, опасностью потерять работу, если не хуже, – и всё это продолжалось вплоть до светлой эпохи, принесённой Горбачёвым, – когда стало можно говорить правду и не прятать свои убеждения даже от собственных детей. С 1989 года, когда, наконец, разрешили регистрировать буддийские группы и общества, для буддийских народов России началась новая эра. Но до неё во всей стране дожили всего несколько лам старого поколения – последним в 1996 г. умер мой учитель Ж.-Ж. Цыбенов. Но эта книга – о прошлом времени, до перестройки.
 
Материалы альбома включают больше сотни фотографий из моей личной коллекции, которую я собрал приблизительно за 12 лет ежегодных поездок по Бурятии и Туве в 1978-1990 гг., а также фотографии, переснятые в музеях и архивах Улан-Удэ, Читы, Агинского, Кызыла и Ленинграда.
 
По мере возможности я пополнял собрание фотографий и в последующие годы, и сейчас в нём около 800 старых фотографий, относящихся к периоду до 1989 года. Собрание это неровное – доминируют фотографии из Бурятии. Это и понятно: во-первых, Бурятия была всё-таки цитаделью буддизма – там было намного больше лам и монастырей, чем в Калмыкии или Туве. Во-вторых – калмыки, практически, утратили свои архивы при депортации. Когда в один зимний день 1943 г. весь калмыцкий народ погрузили в теплушки, дав час на сборы, – понятно, что всё богатство, все документы храмов остались на местах. А когда после смерти «отца народов» калмыкам разрешили вернуться, они не нашли ни единого здания храма (за исключением стен каменного Хошеутовского хурула), не говоря уже о том, что было внутри этих храмов...
 
В этой связи я очень признателен Эльзе Петровне Бакаевой и Галине Шираповне Дорджиевой, предоставившим для этого издания ряд фотографий по Калмыкии. Несколько старых открыток по Калмыкии любезно позволил переснять владелец питерского антикварного магазинчика «Старый альбом».
 
Что касается Тувы, – там с буддизмом, похоже, произошло что-то ещё худшее, чем в Калмыкии. Тува была присоединена к Российской империи (в статусе протектората) только в 1914 г. Со времён гражданской войны и до 1944 г. она была как бы независимой – вроде нынешних Абхазии и Южной Осетии. Пока мне не известны более или менее подробные исследования относительно разгрома буддизма в Туве, но результаты я видел сам: ни в одной юрте, ни в одном доме в Туве (за исключением жилищ двух бывших лам – Коджугета и Оюна Люндупа) я не увидел НИ ОДНОГО буддийского предмета – даже открытки с изображением Будды или белой раковины. Как мне рассказывали тувинцы, – за хранение таких вещей в период правления Токи (тувинского мини-Сталина) грозила суровая расправа. Расспросить подробнее было не у кого: лама Коджугет уже умер, когда я приехал; лама Оюн Люндуп умер до моего второго приезда; лама Генден Цырен (по-тувински Кенден Сурен) был застрелен безумцем в Иволгинском дацане; больше никого из старых лам мне найти не удалось. Буддийское духовенство в Туве было уничтожено почти поголовно. Очень надеюсь, что тувинские исследователи когда-нибудь напишут подлинную историю этого периода.
 
Немного тувинских фотографий удалось добыть только в архиве Тувинского краеведческого музея имени 60 богатырей и в Питере – в архиве Географического общества и Российском Этнографическом музее (РЭМ). Также я признателен коллегам из Тувинского музея, которые в этом году по моей просьбе отсканировали и прислали для данного альбома ещё несколько важных фотографий.
 
Однако найти фотографии было ещё полдела, ведь надо было их идентифицировать. К сожалению, подавляющее число материалов такого рода в музеях и архивах оказались или не аннотированными или очень поверхностно аннотированными. Ни в описях, ни в других документах зачастую не указывалось, что изображено на снимке, не говоря уже об имени фотографа и дате съёмки. Особенно сложно было с именами лам – единственной опорой здесь оставалась память старых информаторов – по Бурятии подавляющее число отождествлений смог сделать дост. Ж.-Ж. Цыбенов. Его идентификации всегда были точны. Я пытался работать и со старыми ламами Агинского и Иволгинского дацанов, но вскоре понял: если не знает Жимба-Жамсо, – не знает никто. Однако и он мог узнать далеко не всех, а иногда знал только прозвище сфотографированного ламы, например: «Ундур-лама». Подлинное имя и годы жизни мне зачастую так и не удавалось разузнать, а жаль – некоторые из безыменных образов весьма впечатляющи, светятся умом и знанием и наверняка были достаточно известными людьми. Тем более, что фотографии многих замечательных учителей Бурятии до нас не дошли. Я решил всё же включить в этот альбом ряд таких неотождествлённых фотографий – может быть, другие исследователи разгадают их имена.
 
То же самое с храмами: есть ряд фотографий дацанов, хурулов и хурэ, названия которых установить мне не удалось. Я тоже включил их в альбом – для будущего.